a woman's waving shadow
изредка та осень шлёт мне приветы перегорелыми размышлениями: про сломанный бежевый зонт и сбитые рыжие мокасины, про узкий лаз на территорию детсада и дешевое вино на веранде, про недописанные лекции и ускользающие вечера, про золотые листья парков и первые заморозки - и тогда я вновь удивляюсь тому, как мало помню о своей первой любви.
я знала его мальчишкой, у которого кровь с молоком да слава о подвигах во дворовой разрушке, - и вдруг увидела юношей, поздним вечером первого сентября. был дождь. он сверлил меня взглядом на трамвайной остановке, такой красивый.
нам было по восемнадцать.
у меня - третий, самый сложный, курс истфака днём и работа в районной газете вечером; у него - серьёзное отношение к учёбе в меде.
два месяца разделённых полуночий обвели чёрными кругами горящие глаза.
вдруг, в конце октября, выпал снег.
день, когда всё закончилось, помнится до сих пор: я побывала с другой стороны решёток и колючей проволоки, готовя в газету материал о колонии для несовершеннолетних. очевидно, это была не самая лёгкая задача для пропитанной высокими материями барышни.
увы, рвущийся отчаянный монолог, рождённый в уставшем и переполненном эмоциями бессознательном, он истолковал неверно. сама я звонить не стала.
зато в памяти наново придумала себе уже знакомого человека, и фальшивкой этой восхитилась настолько, что не сумела её отпустить. так стерильный идол, ничего общего не имеющий с реальностью, взошёл на пьедестал.
два года спустя в мою жизнь ворвался Бенуа.
и многострадальный Люблинский (фамилия-то какая!), о котором столько сокровенного доверено подругам, с которым так исправно создавалась видимость дружбы, - однажды стал безразличен. причиной бессонниц он мог быть только в какой-то совсем другой реальности.
грустно сейчас понимать, что второй по счёту идол тоже уходит в безжалостное небытие. не за два года, а за шесть, - но уходит.
наверное, по-другому с идолами просто не бывает.
только вот пьедестал бы не забыть срыть.
я знала его мальчишкой, у которого кровь с молоком да слава о подвигах во дворовой разрушке, - и вдруг увидела юношей, поздним вечером первого сентября. был дождь. он сверлил меня взглядом на трамвайной остановке, такой красивый.
нам было по восемнадцать.
у меня - третий, самый сложный, курс истфака днём и работа в районной газете вечером; у него - серьёзное отношение к учёбе в меде.
два месяца разделённых полуночий обвели чёрными кругами горящие глаза.
вдруг, в конце октября, выпал снег.
день, когда всё закончилось, помнится до сих пор: я побывала с другой стороны решёток и колючей проволоки, готовя в газету материал о колонии для несовершеннолетних. очевидно, это была не самая лёгкая задача для пропитанной высокими материями барышни.
увы, рвущийся отчаянный монолог, рождённый в уставшем и переполненном эмоциями бессознательном, он истолковал неверно. сама я звонить не стала.
зато в памяти наново придумала себе уже знакомого человека, и фальшивкой этой восхитилась настолько, что не сумела её отпустить. так стерильный идол, ничего общего не имеющий с реальностью, взошёл на пьедестал.
два года спустя в мою жизнь ворвался Бенуа.
и многострадальный Люблинский (фамилия-то какая!), о котором столько сокровенного доверено подругам, с которым так исправно создавалась видимость дружбы, - однажды стал безразличен. причиной бессонниц он мог быть только в какой-то совсем другой реальности.
грустно сейчас понимать, что второй по счёту идол тоже уходит в безжалостное небытие. не за два года, а за шесть, - но уходит.
наверное, по-другому с идолами просто не бывает.
только вот пьедестал бы не забыть срыть.